ПАСХАЛЬНЫЙ ГОСТЬ

Шолом-Алейхем

— Реб Иойна, у меня для вас есть пасхальный гость. С тех пор как вы приобрели дом, такого гостя у вас еще не было.

— Кто он такой?

— Настоящий "восточный цитрон".

— Что это значит?

— Это значит, что он блестящий еврей, выдающаяся личность. Единственное, что плохо, — он не говорит на нашем языке.

— На каком же языке он говорит?

— На иврите.

— Он приехал из Иерусалима?

— Откуда он приехал, я точно не знаю, но его речь полна буквы "айн".

Такой разговор состоялся за день до праздника Пейсах между моим отцом и синагогальным служкой, шамесом, и я сгорал от нетерпения увидеть гостя, который не понимает идиша и употребляет в своей речи множество букв "айн". В синагоге я уже видел какого-то незнакомого человека странного вида, одетого в меховую шапку и турецкий халат с сине-красно-желтыми полосами. Мы, мальчишки, столпились поблизости от него и с изумлением его разглядывали. Но появился шамес и разогнал всех, с раздражением пояснив, что нельзя лезть в душу к незнакомому человеку. Присутствовавшие в синагоге приветствовали этого человека и желали ему счастливого праздника.

А он сидел с приятной улыбкой, розовощекий, с седой бородой, и отвечал каждому, кто приветствовал его: "Шалом!", "Шалом!" вместо нашего "Шолом!"

Слова "Шалом! Шалом!" вызывали у мальчишек хохот, который очень раздражал шамеса, и он щедро награждал нас подзатыльниками. Мы увертывались, как могли, и снова подкрадывались к незнакомцу сзади, слушали, как он произносил "Шалом! Шалом!", и опять громко смеялись.

Меня распирало от гордости, когда я шел домой за отцом и "гостем", все мои друзья завидовали мне. Они смотрели нам вслед, а я то и дело оборачивался и показывал им язык. Шли мы молча. Дома отец поздравил маму с праздником, желал ей счастливо его провести. Гость кивал головой, и меховая шапка тряслась на ней. Он говорил маме "Шалом! Шалом!" Я прятал голову под стол и прыскал от смеха.

Внешний вид гостя мне нравился, и я не переставал его разглядывать. Мне нравилось в нем все: и его турецкий халат с сине-красно-желтыми полосами, и его свежие румяные щеки, обрамленные красивой седой бородой, красивые черные глаза, ласково смотревшие на всех из-под густых бровей. Я видел, что и моему отцу гость нравится, что он от него в восторге. А моя мать смотрела на гостя так, будто он и вовсе не был человеком. Она боялась даже заговорить с ним. Отец предложил гостю устланное мягкими подушками кресло у стола.

Мать вместе с нашей служанкой Рохл занималась приготовлением обеда. Когда пришло время произнести Кидуш, отец и гость заговорили на иврите. Я понимал почти каждое слово из того, что они говорили:

Отец: "Ну?" (это означало: "Не доставит ли вам удовольствие прочесть Кидуш?").

Гость: "Ну-ну!" (что означало: "Лучше бы это сделали вы!").

Отец: "Ну-о?" ("а почему не вы?").

Гость: "О-ну?" ("почему я?").

Отец: "Ай-о!" ("первым должны быть вы!").

Гость: "О-ай!" ("вы — первый!").

Отец: "И-о-ай!" ("я прошу вас сделать это!").

Гость: "Ай-о-и!" ("я прошу вас!").

Отец: "Ай-и-о-ну?" ("почему вы отказываетесь?").

Гость: "Ой-о-и-ну-ну!" ("если вы настаиваете, это сделаю я").

Тут гость взял из рук отца чашу с вином и прочитал Кидуш. Но что это был за Кидуш! Кидуш, какого мы раньше никогда не слышали и никогда больше не услышим. Во-первых, он был произнесен на иврите с его многочисленными "айн". Во-вторых, он был произнесен так, что казалось, будто звуки вылетают не из бороды гостя, а откуда-то из глубин его полосатого турецкого халата. Я тут же подумал о моих товарищах: как бы они посмеялись, сколько бы получили подзатыльников и какое удовольствие им доставил бы Кидуш.

Но я был один, легко овладел собой и задал отцу "Четыре вопроса". Мы все вместе читали Агоду.

Я ликовал оттого, что такой гость есть только у нас и больше ни у кого.

Наш мудрец, который утверждает, что во время еды не следует разговаривать, просто не знает еврейской жизни, да простит он меня за эти слова. Когда еще еврей найдет время поговорить, если не за столом? Особенно за пасхальным, когда есть что сказать до приема пищи и после него. Служанка Рохл принесла воду, и мы омыли руки, после чего произнесли благословения. Мать подала фаршированную рыбу. Отец закатал рукава и завел с гостем долгую беседу на иврите, которую начал с вопроса, принятого при обращении еврея к еврею:

— Как вас зовут?

Гость тут же ответил на иврите:

— Айак Бакар Гасхал Датас Ханох Яассал За'ан Хафаф Татзадз.

Отец с удивлением смотрел на владельца такого длинного имени, и вилка в его руке так и осталась висеть в воздухе. Я закашлялся и наклонился под стол, а мать сказала мне:

— Файвеле, рыбу нужно есть очень осторожно, иначе можно пораниться костью.

На гостя она по-прежнему смотрела с благоговейным страхом. Имя гостя ее поразило, хотя она ничего не поняла. Отец, который все понял, дал ей необходимые пояснения.

— Понимаешь, Айак Бакар — то же самое, что у нас "Алеф-бейс". По-видимому, у них такой обычай давать имена по буквам.

— Алеф-бейс! Алеф-бейс! — повторял гость, и нежная улыбка сияла на его розовых губах, а красивые черные глаза по очереди останавливались на каждом из нас, включая служанку Рохл, и смотрели самым дружеским образом.

После того как отец узнал имя гостя, ему захотелось узнать, из какой же страны он приехал.

Это я понял, услышав названия стран и городов, знакомых мне из географии и из перевода отца, пояснявшего матери каждую фразу на идише.

Мать была совершенно поражена услышанным. То же самое происходило со служанкой Рохл. И неудивительно! Не каждый день к нам приходят люди, проделавшие длинный путь из страны, до которой можно добраться, преодолев семь морей и огромную пустыню. Чтобы только пересечь пустыню, требуется сорок дней и ночей. А когда вы уже вплотную подошли к этой земле, вам необходимо взобраться на гору, вершина которой окутана тучами и покрыта вечным льдом, дуют там страшно холодные ветры и недолго погибнуть! Но если гора успешно преодолена и вы оказались в этой стране, значит, вы попали в страну с названием Эден.

В этой стране много пряностей, специй, трав и очень вкусных фруктов — яблок, груш, апельсинов, винограда, фиников, олив, орехов и фиг самых разных сортов. Дома все деревянные, крыши покрыты серебром, мебель в домах вся из чистого золота (тут гость обвел взглядом наши серебряные бокалы для вина, ложки, вилки и ножи), а бриллианты, жемчуг, изумруды валяются прямо на улицах, и никто даже не думает их собирать, потому что здесь они ничего не стоят. Гость посмотрел на бриллиантовые сережки, которые украшали уши моей матери, и на ее жемчужное ожерелье на шее.

— Ты слышала это? — с сияющим от счастья лицом спросил отец у матери.

— Слышала, — ответила она и нерешительно поинтересовалась: — Почему же они не везут все это сюда? Они могли бы на этом неплохо заработать...

Отец перевел вопрос жены гостю и, к ее радости, тут же сообщил ей ответ:

— Понимаешь, на месте ты можешь выбрать себе все, что хочешь. Но если ты оттуда уезжаешь, то обязан все вернуть. Если же они из тебя хоть что-нибудь вытрясут, с тобой все будет кончено.

— Что ты имеешь в виду? — с ужасом спросила мать.

— Я имею в виду, что они или повесят тебя на дереве, или забьют камнями.

Чем больше историй рассказывал нам гость, тем более волнующими они становились. Когда мы после яблочного пирога дошли до очередного бокала вина, отец спросил гостя, кому принадлежит эта страна и есть ли там царь.

С восторгом отец сразу же перевел ответ гостя:

— Страна эта принадлежит евреям, которые там проживают, — их называют сефардами. Царь у них есть, тоже, конечно, еврей. Зовут его Иосеф бен Иосеф. Он носит меховую шапку и ездит в позолоченной карете с шестеркой горячих лошадей. Когда он входит в синагогу, левиты встречают его, главного священника, песнопениями.

— Так в ваших синагогах есть левиты, которые поют молитвы? — с удивлением спросил отец.

Утвердительный ответ гостя вызвал у него радостную улыбку.

— Что ты об этом думаешь? — спросил он мать. — Наш гость говорит, что у них в стране есть храм со священниками, левитами, органом.

— Хорошо, а алтарь у них есть? — спросила мать, и отец тут же перевел ей ответ:

— Он говорит, что есть и алтарь, и жертвенники, и золотые чаши. Все, чем пользуемся мы, есть в Иерусалиме.

Произнеся эти слова, отец глубоко вздохнул. Глядя на него, вздохнула и мать. Почему они это сделали, я не понял.

Мы все были счастливы и горды от одной только мысли, что есть страна, которой правит еврейский царь, и он является главным священником этой страны, что в этой стране есть левиты, орган и жертвенники. Радостные мысли будто на крыльях понесли меня в эту счастливую еврейскую страну, где все дома из дерева с серебряными крышами, мебель в домах из чистого золота, а бриллиантами и жемчугом устланы улицы. Если бы я оказался там, то знал бы, что делать, знал бы, как спрятать драгоценные камни так, чтобы их из меня не вытрясли.

Я бы, безусловно, привез домой матери дорогие подарки: бриллиантовые серьги и несколько жемчужных ожерелий. Я взглянул на украшения, которые были в ушах и на шее у матери, и почувствовал еще большее желание побывать в этой стране. Я подумал, что сразу же после Пейсаха мог бы отправиться туда с нашим гостем, но, конечно, тайно, так, чтобы ни одна живая душа не знала об этом. Я поговорю с ним, открою ему свое сердце, расскажу ему всю правду и упрошу его взять меня с собой, хотя бы на очень короткое время. Безусловно, он сделает это, ведь он такой добрый и сердечный человек, смотрит на всех с такой теплотой. Даже на нашу служанку Рохл!

Так я думал. Мне казалось, что наш гость читает мои мысли и его красивые черные глаза говорят мне:

— Держи язык за зубами, мой юный друг. Подождем, когда закончится праздник. Тогда что-нибудь придумаем!

Всю ночь мне снились дивные сны. Я видел пустыню, храм, первосвященника, взбирался на высокую гору. Видел бриллианты и жемчуг, которые росли на деревьях, моих товарищей, сидевших на этих деревьях и струшивавших драгоценности на землю. Бриллианты падали вниз, и я набивал ими карманы. Но, странное дело, сколько я бы их туда ни клал, карманы почему-то не наполнялись! В них все время оставалось свободное место! Я сунул руку в карман и вместо жемчуга и бриллиантов начал доставать оттуда яблоки, груши, апельсины, оливы, финики, орехи, фиги. Это меня очень расстроило, и я заметался в постели. Потом мне приснился храм. Я слушал пение священников, пели левиты и играл орган. Мне хотелось войти в храм, но меня не пускала туда наша служанка Рохл. Я просил ее, плакал, кричал, и все напрасно. Я почувствовал себя совершенно несчастным, опять заметался в постели и проснулся. Я сразу увидел отца и мать в ночной одежде, оба были очень бледные. Отец стоял с печально опущенной головой, а мать от горя заломила руки, ее добрые глаза были полны слез. Я понял — случилось что-то серьезное. Оценить же масштабы случившегося мой детский ум был не в силах.

Дело в том, что наш гость, преодолевший пустыню и семь морей, сбежал, а вместе с ним пропали серебряные бокалы, ложки, ножи и вилки, все украшения моей матери, деньги, которые были в доме, пропала также служанка Рохл!

Острая боль пронзила мою грудь, и не за серебряные бокалы, ложки, ножи и вилки, не за украшения моей матери или деньги и, тем более, не за служанку Рохл, а за счастливую страну, где дороги усеяны бриллиантами, жемчугом, алмазами, за храм со священниками, левитами и органом, за алтарь и жертвенники, за многие другие прекрасные вещи, которые у меня так жестоко отняли!..

Я повернулся лицом к стене и тихо заплакал.

Перевод Николая Симакова